Icegry » 16 апр 2016, 14:49
О спектакле 29.03.2015
Больше года не была на спектакле. Так получилось.
Теперь даже не знаю, когда рискну в следующий раз.
Потому что то ли у меня за этот год сместились болевые точки куда-то в те места, куда бьёт "Людоедиком", то ли он и вправду стал в три раза страшнее. Скорее всего, всё в комплексе.
Просто невыносимо страшно. И невыразимо прекрасно.
На самом деле я не знаю, как получится сейчас рассказать об увиденном, потому что оно уже почти неделю записывается в блокнотик неостановимым потоком мыслей и постоянно уносит куда-то в сторону от спектакля.
Он оказался не только о вечной борьбе себя с собой, с тьмой в себе, не только о материнской заботе, страхе, желании защитить, но и о любви.
Не материнской.
Почему-то меня впервые до боли сердечной шарахнуло историей Анны.
Всё двоится.
Любовь безусловная и всеобъемлющая - или стокгольмский синдром.
Доверие - или привычка прятаться и искать двойное дно.
Ты никогда не будешь уверена.
Письмо, которое не нужно читать, потому что знаешь его наизусть, прошлое, не желающее отпускать.
"Я знала, что ты не вернёшься".
И белые розы.
Рамиля потрясающе мощно стала играть - так, что действительно периодически видишь только её, тем более что сцены она не покидает ни на минуту. Анна - комок нервов, постоянное напряжение даже когда, казалось бы, всё спокойно, готовность сорваться с места и бежать, спрятать своё ненаглядное чадо, пусть даже спрятаться вместе с ним под одеяло с головой.
При этом игра Рамили стала куда сдержаннее, чем год назад - а напряжение ощущается сильнее. Постоянное напряжение и страх.
Музыка это только подчёркивает, особенно когда звучат струнные - как-то особенно тревожат душу. Движения Максима и Рамили точно подчинены ритму музыки, но особенно это заметно у Рамили - Анна, пока Симона нет, занимается домашними делами, но мысли её не здесь, движения в такт музыке, стук толкушки в деревянной миске точно стук сердца.
И всё меняется, когда она вспоминает о первой встрече с будущим мужем - загораются глаза, расслабляется и начинает сиять лицо, движения становятся плавными, и даже музыка на время отпускает из тисков тревоги.
Это очень страшно, когда любишь и не можешь быть уверена. Вообще. Ни в чём. Не скрывается ли за синевой любимых глаз чудовище. Не сменится ли безопасный, успокаивающий, обволакивающий синий хищным и тревожным красным.
Сперва муж, потом сын - ты никогда не будешь уверена.
Что писать о Максиме, я совершенно не знаю, кроме того, что такой мощи тоже почему-то не ждала, хотя, казалось бы, могла догадываться, пристально наблюдая. Может, дело в том, что всё внимание досталось "Цветам", а "Людоедик" ускользал от меня с того дня, когда я в первый раз отдала билет, и постепенного роста было не видно? Не знаю.
Тут должно быть что-то сверхбанальное про колоссальный рост в роли, давайте сделаем вид, что я это написала.
Правда в том, что Максима я увидела только на поклонах, а в спектакле от начала и до конца - только Симона.
Превращение из мальчика в мужчину, из ребёнка, готового стать подростком, довольно обычного, невзирая на все фантастические подробности - в человека, само присутствие которого вызывает ощущение такой опасности и такого страха, что третий ряд - это, пожалуй, близковато было.
И постоянная невидимая нам фигура отца, тоже будто вселившегося в этого мальчика, когда он сам выбрал себе отцовское имя - Симон. Нарушающее закономерность, в которой в семье давались имена - по алфавиту; с год назад после одного из премьерных спектаклей мы решили, что для мальчика, очевидно, предназначался один из вариантов имени Георгий. В этот раз именно оно со сцены и прозвучало первым из предложенных сыну Анной. Совпадение или нет, не знаю.
С одной стороны, закономерность, ведущую, очевидно, к гибели, мальчик ломает, с другой же, выбрав себе имя отца, видимо, выбирает и его судьбу.
А дальше снова двойственность, двойственность до самого конца, сплошная игра в "верю - не верю". Даже рисунок на стене в финале - то ли неумело изображённый цветок (два лепестка, изогнутый стебель, небрежно заштрихованный лист), то ли улыбающаяся физиономия со здоровенными зубищами.
И улыбка, готовая превратиться в звериный оскал. Или нет.
Неуверенность в финале каждого испытания - правильно или нет?
Неуверенность в финале. Поверишь ты словам или зашкаливающему чувству опасности, заливающему сцену красным светом? Можно ли верить самому близкому?
Можно ли верить себе самому?
Вечное бегство - это не жизнь, но, начав борьбу с собой, взглянув в лицо самому опасному в мире противнику - самому себе - ты не окончишь её никогда. И у этой борьбы не бывает счастливого финала, потому что испытанием и будет вся твоя жизнь.
Просто демоны у каждого свои. И у каждого в запасе есть не одно проваленное испытание.