Нюрнберг

[Lady_Mary]

_страница спектакля на сайте_

[Icegry]

Отзыв о спектакле 26.12.2014

Трясти меня начинает ещё на монологе Яннинга, Рольфе добавляет, финальная фраза Хейвуда - как контрольный выстрел в голову.
Эмоциональное воздействие, равное по силе "Ничьей".
Не совсем ясно, стоит ли что-то говорить после. Никак не удаётся облечь мысли в слова.
Они будут в этом посте не только мои - это всё по итогам вчерашнего ночного разговора после спектакля.

Временных пластов всё-таки не два, а три. Или даже четыре.
Раз - нацистская Германия и всё, что там происходило.
Два - сам судебный процесс.
Три - воспоминания Хейвуда о нём.
Четыре - мы с вами.
Этот четвёртый пласт может расслоиться на великое множество пластов, я смотрю и вижу сегодняшний день, мама - ещё и дни своей юности, к примеру.
Есть вещи, не имеющие срока давности. Есть вечное.
Есть преступления, в которых и преступником, и жертвой действительно является всё человечество.

Как можно было не услышать в речи Рольфе упоминания пакта о ненападении между Советским Союзом и Германией, я не знаю.

Рольфе своим поведением несколько выбивается из общего ряда персонажей, играя на публику, не без эпатажа даже.
В этом его задача - привлечь внимание к своим словам.
Не вижу тут стремления к компромиссу. Какие бы мотивы ни двигали Рольфе (в конечном итоге он всего лишь выполняет свою работу), финальная речь - это попадание в точку, так или иначе.
Это момент истины, когда он абсолютно прав.
Проблема в том, что и Яннинг прав.
И Лоусон прав.
И все они в равной степени заблуждаются - в равной степени веря в собственную правоту.
Все правы. Все неправы.
Это невероятно тяжело выносить.

Лоусон ломается, и таким мы видим его сначала - пьющим за барной стойкой. Это как раз тот временной пласт - что после процесса.
Блестящий прокурор, верящий в правоту своего дела, горящий желанием восстановить справедливость.
Весь из себя красавчик, с молодецкой выправкой и американским внутренним стержнем.
Справедливость оказывается не нужна его стране в текущий исторический момент.
Зато поступить по совести оказывается способен Хейвуд - казалось бы, совершенный рохля по сравнению с Лоусоном, вечно сомневающийся, донельзя провинциальный.
С практической точки зрения его вердикт бессмысленен - всем очевидно, что через несколько лет и Яннинг, и другие всё равно будут амнистированы и окажутся на свободе.
Но есть же и другой суд, не только тот, что в зале заседаний.
Даже если не говорить о Высшем суде (хотя применительно к Нюрнбергу не говорить о нём нельзя), суда совести тоже никто не отменял...

Что есть вообще суд? Что есть соблюдение законов - и что такое закон?
Буква закона. Дух закона.
Ты выходишь из зала с этими вопросами.

А сверху за судом наблюдает фрау Бертхольт - Нелли Уварова.
Со сцены - бармен, Максим Керин. Щелчки костяшек на его счётах соответствовали объявлению приговора каждому из подсудимых. На приговоре Яннингу бармен встряхивает счёты - результат подсчётов оказывается "сброшен".
Из зала за судом наблюдаем мы.
Какие выводы мы сделаем, зависит от нас.

Номера в кабаре, отражающие суть происходящего. Первый же номер не оставляет никаких шансов.
А папочки в танце не содержат в себе никаких судебных материалов, они играют роль фигового листка, прикрывающего наготу.
"А король-то голый".
Невыносимо.

Отброшенные Хейвудом документы падают на сцену по листочку неожиданной цитатой из "Приглашения на казнь".
То, что он делает, бессмысленно, с какой стороны ни посмотри.
Но есть не только суд как процедура и как ритуал.

Нечто большее.
Во что действительно стоит верить и защищать, пусть это тысячу раз невозможно. Пусть это не принесёт ничего, кроме разочарования и горечи.
Хейвуд чуть ли не единственный на сцене человек, который не уверен ни в своей правоте, ни в том, что истина ему известна и ясна.
Кажется, именно он в итоге ближе всего к ней.

[Lyra]

15.01.15. Блогпоход

Так уж вышло, что «Нюрнберг» стал самым посещаемым мной спектаклем в этом сезоне. Блогпоход стал пятым «подходом к снаряду», который все-таки немного разложил по полочкам понимания некоторые детали. Огромное спасибо pro_ramt за возможность посмотреть уже один из любимых спектаклей еще раз.

А я ведь до последнего (то бишь до прогона) сомневалась, что спектакль на подобную тему может стать столь любимым!!

Кроме двух временных основных слоев, года суда и времени, в котором происходят события, наиболее существенным является третий, абстрактный слой – «Воспоминание – ассоциация», в котором прошлое и настоящее объединяются и перемешиваются. Именно на нем и строится все мое восприятие спектакля.

Итак, под фортепианный аккомпанемент в ресторан входят метрдотель, бармен и кельнеры. После них появляются подсудимые и Хейвуд. При этом нужно видеть взгляд Хейвуда, брошенный на подсудимых – горечь и неприязнь. И насмешка в глазах этих дьявольских судей, вновь оказавшихся на свободе.

Хейвуд (Александр Гришин) возвращается в Нюрнберг спустя какое-то время, и все, что он видит, невольно ассоциируется у него с тем самым судом. Первую такую ассоциацию нам показали сразу же – это Яннинг в форме метрдотеля, который куда-то исчезает, когда начинается допрос подсудимых. Министр юстиции, он имеет высший ранг среди обвиняемых, и именно он управляет кабаре. В его подчинении несколько кельнеров (четыре!) – каждый соответствует лицу, сидящему на скамье подсудимых (и каждый аккуратно выполняет свои обязанности). Вот только вместо судейских мантий на них бордовые жилеты и фартуки. Простая арифметика, правда, говорит, что есть пятый официант – Мишаков. Он держится особняком, но он определенно во всем этом участвует. Может, это Рольфе? Не знаю.

Я практически уверена, что Хоффштеттер – это Баландин. Когда допрашивают Рудольфа Петерсена, его окружили и сами подсудимые, и официанты. Но при этом только у Баландина во взгляде читается торжество, злобная ухмылка. Это страшно! А вот, допустим, бармен-Керин смотрит на Петерсена с теплой улыбкой. Чуточку снисходительной, возможно.

И главный вопрос в этих ассоциациях – ву ист бармен? Я очень пристально наблюдала за ним. За тем, на кого он реагирует, на какие слова, но так и не смогла сразу уложить это воедино. Четко прослеживается связь между ним и Яннингом, что привело меня к мысли, что он может быть «совестью» Яннинга. Потом в глаза бросилось, что Керин материализуется где-то рядом или вслушивается именно тогда, когда говорят о судьбе немецкого народа, что заставило прикинуть – а вдруг он является воплощением этого самого немецкого народа..

Помню, были мысли о суде небесном, что этот безмолвный наблюдатель здесь играет отнюдь не второстепенную роль.

Но кто нас самих судит в первую очередь? Да мы же САМИ себя и судим! Мы же знаем, что все это происходит в голове у Хейвуда, поэтому и бармен – это Хейвуд! Пазл сложился! Для меня, по крайней мере. Именно бармен-Хейвуд уравновешивает для меня эти временные пласты.

Дальше все получается очень символично: Яннинг был министром юстиции, занимал высшую должность. Здесь же главная роль у Хейвуда (хочет он того или нет) - все зависит именно от него. И оба они стоят за трибуной, в данном случае – барной стойкой. Хейвуд турист в Нюрнберге и до некоторого времени никуда не сворачивал с дороги, ведущей из дома в зал суда. Но как только фрау Бертхольт выводит его на экскурсию, у Керина в руках появляется фотоаппарат. «Я даже не подозревал, какой я провинциал», - Хейвуду интересна культура Германии, а воспоминания превращаются в эдакие фотокарточки.

И еще одна мысль, одна ассоциация, от которой я не могу отделаться еще с прогона, что алкоголь – это и есть правосудие. Только кому-то его незаметно, но насильно вливают в глотку, напаивая до бессознательного состояния, а кто-то пьет его, торжественно поднимая бокал, словно только что произнесли не приговор, а тост.

Про Хейвуда хочется написать отдельный пост, но ограничусь парой предложений. Он здесь самый одинокий человек в Нюрнберге! Он один против всех. На него оказывается колоссальное давление со всех сторон. Лоусон (Морозов) напирает на него как танк. Рольфе (Редько) с ним ведет откровенную мини-войну. Эти взгляды, эта ухмылка, с которой он оглядывается на Хейвуда после каждого своего весомого аргумента. Рольфе прекрасно понимает, что если раздуть проблему до общемировых масштабов, то крыть Хейвуду будет нечем. Нельзя же осудить всю Германию! Да тут еще и русские оказались хороши, и Ватикан, и Черчилль.

Со стороны коллег поддержки тоже практически нет. Никому уже не хочется ворошить прошлое – пустая трата времени и сил. И даже очаровательная фрау Бертхольт пытается им манипулировать.

И вот эта рохля, этот провинциальный окружной судья выносит приговор. Вопреки всем – своим, чужим. Он верен себе. Своим представлениям о человечности. Он знает, что преступники все равно выйдут на свободу через несколько лет, но он поступает ПО СОВЕСТИ. Оттого и эта горечь при вынесении приговоров. Каждый приговор – щелчок костяшек на счетах. А бармен, как и Хейвуд, больше не смотрит в сторону осужденных.

Я очень благодарна РАМТу за «Нюрнберг». Это единственный театр, который касается крайне важных жизненных вопросов, преподнося материал без пафоса и нравоучений. Зритель сам должен сделать выводы.

И еще «Нюрнберг» настолько красивый, объемный спектакль, что хочется иметь гораздо больше, чем одну пару глаз, чтобы уследить за всем, что происходит на сцене – перемещением официантов, прекрасным танцем Саши Розовской с Алексеем Бобровым. Хочется наблюдать за Рольфе, прогуливающимся где-то на заднем плане.. И ни на секунду не хочется отводить глаз от Александра Гришина!